Преподобный
Елезар Анзерский,
† 1656
К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
Царь Алексей Михайлович при вступлении на престол имел важное преимущество пред своим родителем: он был уже не избранным, а наследственным государем; бояре и народ привыкли смотреть на него от колыбели с благоговейным уважением, как на будущего законного царя. Он наследовал государство, многолетнею деятельностью его родителя успокоенное внутри, огражденное безопасностью извне. Несмотря на то, бремя правления, неразлучное с царским венцом, казалось, было еще не по силам 16-летнему монарху. Ему недоставало твердости и опытности, свойственных летам более зрелым; он еще чуждался дел государственных, искал развлечений, особенно в соколиной охоте, любимой им до страсти. Судьба не подарила ему руководителя, какого имел юный Михаил в доблестном родителе; мать Алексея, царица Евдокия Лукьяновна, скончалась чрез несколько недель после своего супруга. Патриарх Иосиф не был способен заменить собою Патриарха Филарета: удрученный глубокою старостью, он не обращал полного внимания даже и на дела церковные [1], а к государственным был вовсе неспособен.
Правление перешло в руки бояр, и во главе их стал воспитатель царя Борис Иванович Морозов [2], сановник умный, образованный, но хитрый и корыстолюбивый. Чтобы обеспечить за собою власть, он старался удалить от двора родственников покойной царицы; окружал юного государя людьми, себе преданными; доставил друзьям своим важнейшие места. Не довольствуясь этим, он искал случая еще более возвыситься посредством родственного союза с семейством царским [3].
Другие бояре завидовали влиянию Морозова: корыстолюбие, притеснения его клевретов в соединении с некоторыми несвоевременными налогами вывели из терпения народ. Народ роптал, жаловался на лихоимство судей, достигшее высшей степени; приписывал все бедствия родственнику царскому, с которым заодно действовал тесть его Милославский, человек ума ограниченного, между тем возгордившийся своим возвышением, алчный к обогащению.
Наконец вспыхнул мятеж в Москве; озлобленная чернь умертвила нескольких ненавистных ей чиновников и грабила хоромы Морозова [4]; он также был бы убит, если бы царь не успел скрыть и тайно отправить его в Кирилло-Белозерский монастырь [5]. Спустя несколько времени, когда жители столицы были успокоены ласками и обещаниями, а упразднившиеся места заняты достойными и любимыми сановниками, сам царь, объявив народу, что желает говорить с ним, в праздничный день выехал на лобное место. В сильной и трогательной речи выразил он сожаление о бедствиях, претерпенных гражданами от злых чиновников; обещал быть их защитником, охранять от всяких притеснений. Особенно тяготила Алексея Михайловича забота о судьбе нежнолюбимого воспитателя. Дав обещание наказать Морозова, если найдет достойным этого, он решился напомнить о нем; объявил, что, не требовал до сих пор от граждан никакой жертвы, надеется, что они исполнят первую его просьбу, забудут проступки боярина, который был ему вторым отцом и наставником, а Морозов будет стараться заслужить и их любовь. Слезы блистали на глазах юного Алексея. Народ упал на колена, целовал одежду, ноги его и единогласно восклицал: "Да будет, что угодно Богу и тебе, государю! Мы все дети твои" [6]. Столица успокоилась. Чрез несколько времени возвратился в нее и Морозов. Он с тех пор в самом деле сделался благотворителем народа, защитником утесненных и, по свидетельству современников, вместо прежней ненависти заслужил общую любовь [7].
Впрочем, волнение, прекратившееся в Москве, отозвалось в других городах, где также народ жаловался на злоупотребления. В это смутное и тяжкое время Промысл Божий послал юному царю твердого и верного руководителя. Избранник Промысла явился к Алексею в лице игумена отдаленной и малозначительной обители Кожеезерской, Никона.
Громадное значение этой великой (хотя и не всегда безупречной) личности в истории Русской Церкви налагает на нас обязанность проследить жизнь Никона от начала ее до конца.
В 1605 году у крестьянина Нижегородской области села Вильдеманова, Мины, родился сын Никита. Он скоро лишился своей матери и все детство провел под нестерпимым гнетом мачехи. Ему рано удалось выучиться грамоте. Чтение книг увлекло его к аскетической жизни, и в 12 лет он убежал из дома отца в монастырь, где еще в этом раннем возрасте удивлял братию силой своего характера и ревностью в монастырских подвигах. Родня опять вызвала его в мир и заставила жениться. На 21-м году он выбран был в священники прихожанами одного соседнего села; но по своим достоинствам недолго мог оставаться в таком захолустье. Чрез два года о нем узнали московские купцы, бывшие на Макарьевской ярмарке, и перезвали его с собою в Москву. Чрез 10 лет, лишившись детей, Никита уговорил жену постричься, а сам удалился на Белое море в Анзерский скит.
|
|
|
Преподобный |
Анзерский остров лежит в двадцати двух верстах от острова Соловецкого. Он был прежде необитаемым и служил только временным пристанищем для беломорских судов и промышленников, покуда не поступил в собственность Соловецкого монастыря по грамоте, данной еще при жизни преподобного Зосимы Соловецкого от веча Великого Новгорода, незадолго до уничтожения вольности новгородской. Настоятели монастыря завели там солеварни и при них поставили первую деревянную церковь святителя Николая. В 1616 году поселился на острове преподобный Елезар, сын козельского купца Севрюкова, постриженник Соловецкий при преподобном игумене Иринархе. Местное предание уверяет, что пустынник работал деревянные чашки, выставлял их на пристани, а сам удалялся в леса от людей. Приплывавшие поморцы брали посуду, а в оплату оставляли хлеб, крупу и капусту. Мало-помалу собралось к нему несколько ревнителей скитского жития. Кельи отшельников поставлены были в версте одна от другой. В субботу вечером собирались старцы для общей молитвы и на следующий день, совершив воскресное пение, расходились по кельям для богомыслия и рукоделия по силам каждого. Дивный пустынножитель лично известен был царю Михаилу Феодоровичу, которому он предсказал рождение сына и наследника, Алексея. К сему великому подвижнику пришел отрекшийся от мира священник Никита и принял пострижение иноческое с именем Никона. Тогда Анзерские скитники озабочены были сооружением каменного храма вместо ветхого деревянного; деньги на строение были собраны [8], но работы еще не начались. Несколько лет провел Никон в далеком от всякой мирской суеты, пустынном убежище, где вместо стен одно море и благочестие служили оградою, но некоторые недоразумения, случившиеся между Никоном и преподобным Елезаром [9], были причиною удаления его в 1635 году из Анзерской пустыни. Никон, проезжая с острова на утлой ладье, едва не погиб от внезапной бури и только упованием на силу Креста Господня спасся от потопления пред Онежским устьем; пристал к Кию острову, где в память своего спасения водрузил крест с тем намерением, чтобы со временем построить там хотя малую церковь или монастырь. Потом он продолжал путь свой до Кожеезерской пустыни [10]; пробыв в ней несколько времени, он возлюбил это уединенное место и, принятый там в число братии, удалился на ближайший остров, построил себе келью, питался рыбою своей ловли, ходил в монастырь только для отправления или слушания Божией службы и провождал все прочее время в уединении и богомыслии. Избранный братиею в сан игумена обители, он прибыл в Москву по делам монастырским. Молва о добродетелях пустынного инока сопровождала Никона в столицу. Его необыкновенный ум, светлый взгляд на предметы, природное красноречие и величавая наружность довершили впечатление, произведенное им при дворе. Юный царь полюбил его с первого свидания и велел назначить архимандритом Новоспасского монастыря.
Здесь началось сближение царя с Никоном, обратившееся в искреннюю дружбу. Царь часто призывал его для беседы, поручил ему принимать и докладывать себе прошения от бедных, сирот и утесняемых. Влияние Никона возрастало так заметно, что даже Морозов, достигший тогда высшей степени значения, мог опасаться встретить в нем соперника. Чрез два года Новоспасский архимандрит был посвящен в сан митрополита Новгородского. Доверенность государя сопровождала его и на новое место служения: кроме полной власти в делах духовных, на него возложено было поручение иметь надзор за судопроизводством; дано право освобождать из темниц всех несправедливо заключенных. В Новгороде Никон прославился многими благодеяниями: во время бывшего там голода ежедневно питал на архиерейском подворье несколько сот неимущих, устроил богадельни для престарелых и увечных. Еще более возвысился он во мнении государя, когда с опасностью для собственной жизни укротил мятеж, возгоревшийся в Новгороде во время того же голода. Никон укрыл царского наместника князя Хилкова в своих палатах, а сам вышел к бунтующему народу; удары посыпались на Никона: одни бросали в него каменья, другие били палками, и он замертво оставлен на площади. Едва дышащий, поднят он служителями; но тотчас же отправился совершать литургию с крестным ходом в той части города, где свирепствовал бунт; после литургии Никон не убоялся и еще раз явиться мятежникам и вошел в самую избу, где собрались они. Твердость пастыря на сей раз поразила самых свирепых: они притихли, прекратили убийства, но еще не переставали действовать против правительства; заградив пути к столице, ссылались со шведами, чтобы передать им город. Никон успел уведомить царя и указал, какие нужно предпринять меры против злоумышленников; сам предал бунтующих анафеме. Буря утихла, укрощенная твердостью Никона; народ обратился к нему за разрешением духовным; царь предоставил суд над виновными митрополиту, и митрополит судил как пастырь справедливый и милостивый [11]. Это было в 1650 году. С того времени любовь царя к Никону увеличилась; он часто стал вызывать его в Москву для советов.
|
|
Икона Божией Матери |
Последние годы первосвятительства Патриарха Иосифа ознаменованы открытием святых мощей преподобного Саввы Звенигородского, преподобного Александра Свирского в основанных ими обителях и святого великого князя Георгия Всеволодовича во Владимирском Успенском соборе. В то же время, по мысли митрополита Никона [12] и соборному определению, царь повелел перенести в Московский Успенский собор останки святителей, пострадавших за веру и отечество: Патриарха Иова из Старицы, Патриарха Гермогена из Чудова монастыря и святого митрополита Филиппа с Соловецкого острова. Сретая мощи первопрестольника Иова [13] среди великого стечения народа и предчувствуя близость собственной кончины, старец-патриарх Иосиф со слезами сказал царю: "Вот, смотри, государь, каково хорошо за правду стоять: и по смерти слава!" Чрез несколько дней Иосиф сильно заболел и вскоре преставился (в 1652 году), после 10-летнего первосвятительства.
Между тем за мощами святого митрополита Филиппа отправился на Соловки митрополит Никон с боярином князем Хованским, в сопровождении многих лиц духовных и светских. С ним послана была царская молитвенная грамота к святому Филиппу, в которой правнук Грозного, преклоняя свой царский сан пред святителем-мучеником, молил его пришествием в Москву разрешить грех Грозного царя и упразднить поношение, лежавшее на царской власти [14]. Во время отсутствия Никона царь писал ему замечательные письма, в которых выразилась вся душа доброго и набожного Алексея [15]. Из писем царя видно, что бояре очень недовольны были силой Никона [16], заметно и то, что сам Никон не умел смягчать своей силы кротостью и благодушием. В самых почтительных выражениях царь советовал ему быть поснисходительнее к боярам, но в то же время просил его не сказывать им об этом совете, не выдавать его — царя, что он заодно с ним — митрополитом. Добрый до слабости [17], находясь под двумя влияниями — Никона и бояр, царь боялся оскорбить ту и другую сторону, колебался между ними и старался мирить их.
По исполнении возложенного на него поручения [18] Никон не застал уже в живых патриарха Иосифа и должен был заступить его место [19]. Но он хорошо видел слабость церковной власти в дряхлых руках своего предшественника, видел вред монастырского приказа [20] и невыгодное влияние нового уложения на дела церковные [21], видел самоволие бояр и враждебные отношения их к нему, как к любимцу царя, видел множество беспорядков [22], требующих для уничтожения своего свободной и ничем не стесняемой силы, и решительно отказался от первосвятительского сана. В Успенском соборе при полном собрании бояр и многочисленном стечении народа царь долго заклинал Никона именем Божиим не оставлять церкви в сиротстве и без пастыря. Наконец Никон решился исполнить волю царскую, но прежде, обратясь ко всем, спросил: будут ли почитать его как архипастыря и отца, слушать его во всем и дадут ли ему устроить Церковь? Все клятвенно обязались повиноваться своему пастырю в делах Церкви и совести, и Никон принял патриаршество (25 июля 1652 г.).
Неограниченная дружба соединяла нового Патриарха с царем. Вместе молились они, вместе рассуждали о делах, вместе садились за трапезу, и так было каждый день. Патриарх был восприемником детей царских. Ни одно государственное дело не решалось без участия Никона в течение шести лет. И великий ум, предприимчивый, твердый характер Никона отпечатлены на этих годах, счастливых для государства Русского (1651—1657).
Самым блистательным и самым славным делом в царствование Алексея было соединение Малороссии с Великою Россиею. Еще в предшествовавшее царствование, вскоре после смерти знаменитого защитника веры и прав своей родины Петра Конашевича Сагайдачного, умевшего внушить польскому правительству и страх, и уважение к себе, православный митрополит Киевский Иов Борецкий, не видя иного "благотишнейшего пристанища" для своей паствы, присылал (в 1625 г.) к царю Михаилу Феодоровичу и Патриарху Филарету с просьбою о принятии Малороссии и запорожских казаков "под их государственную руку" [23]. Но царь Михаил боялся вовлечь свое ослабленное смутами государство в новую борьбу с Польшей. Он только обнадежил своих единоверцев в покровительстве; обещал в случае нового притеснения Православия вступиться за них. С такою же осторожностью действовал преемник его, созвав Земский Собор при Патриархе Иосифе (1648 г.), когда доблестный гетман Богдан (Зиновий) Хмельницкий умолял его о принятии Малороссии в подданство Москвы. Он соглашался исполнить его просьбу только тогда, когда сам король признал казаков независимыми; предлагал им в случае нестерпимых насилий переселиться в Московское государство, обещая дать обширные земли, в то же время старался примирить своих единоверцев с польским правительством. Но устроить дело мирным путем было невозможно.
Между тем страдания Украины увеличились [24], и Хмельницкий снова обратился в Москву с усиленными просьбами о присоединении единоверных к единоверным. Но и на этот раз царь решился еще испытать посредничество, и опять без успеха. Надлежало опасаться, что казаки, доведенные до отчаяния, подадутся султану; тогда крымские татары и турки придвинутся ближе к Москве.
Гетман просил покровительства и ходатайства у нового Патриарха Московского [25], и не напрасно. В Грановитой палате снова созван был великий собор из духовенства, бояр, думных и выборных всяких чинов людей. Начиная с Патриарха Никона, все единогласно решили и просили государя "за честь свою стоять и против польского короля войну вести, а гетмана Богдана и все войско Запорожское с городами их и с землями принять под свою государскую руку для православной христианской веры и святых Божиих церквей" [26].
Наконец важнейшее дело второго царя из дома Романовых, дело, обессмертившее имя Алексея, было решено. Получив радостную весть из Москвы, обрадованный вождь угнетенной Малороссии торжественно предложил войску и народу присоединение к Великой России. Бессмертный Богдан изобразил бедствия, претерпенные Малороссией, необходимость искать государя и защитника, искать его "не в царях басурманских, турском или крымском, но в православном христианском великом царе восточном, который есть с ними единого благочестия греческого закона, единого исповедания". Он заключил словами: "Кроме его царские высокие руки благотишнейшего пристанища не обрящем; а буде кто с нами не согласует теперь, пусть идет куда хощет, вольная дорога". Раздались общие восклицания: "Волим под царя восточного православного крепкую руку, в нашей благочестивой вере умирати, нежели ненавистнику Христову, поганину достатись". Уверившись в согласии всех, гетман произнес: "Буди тако, да Господь Бог нас укрепит под его царскою крепкою рукою". Народ единогласно отвечал: "Боже утверди, Боже укрепи, чтобы мы во веки все едино были!"
Торжество воссоединения Великой России с Малою совершилось 8 января 1654 года. Восторг народа и войска не знал пределов; бояре московские, принявшие присягу от новых подданных царя Алексея, посетили Киев, где митрополит Сильвестр Коссов встретил их такою речью: "Целует вас в лице моем оный благочестивый Владимир, великий князь русский; целует вас апостол Андрей Первозванный, провозвестивый на сем месте велию просияти славу Божию, яже ныне вашим пришествием благополучно паки обновляется; целуют вас общему житию начальницы, преподобный Антоний и Феодосий Печерские и все преподобные, лета и живот свой о Христе в сих пещерах изнурившие; целуем и мы о Христе ваше благородие со всем освященным собором, целующе же любовне взываем: внидите в дом Бога нашего и на седалище первейшее благочестия русского, да вашим пришествием обновится яко орля юность наследия благочестивых великих князей русских" [27].
Вслед за присоединением Малороссии необходимо должна была начаться война с Польшею. Но она не могла уже быть опасною для державы, которая по слиянии двух родственных племен русской земли сделалась настолько сильною, что сама уже внушала ужас врагам своим. Царь Алексей сам отправился на войну, поручив семейство свое и все внутренние дела государственные другу-патриарху; бояре ежедневно являлись с докладами к Никону и без него не могли приступить ни к какому делу [28]. Посол за послом спешили к нему от царя с известием о взятии городов. В полгода овладели Смоленском, Минском, Витебском, со множеством окрестных мест. В 1655 году завоевана была Вильна с остальными городами Белоруссии; и в то же время прошли всю Волынь и Галицию, разбивая поляков; там и здесь первые в победах были казаки. Польша доведена была до изнеможения. Она предложила перемирие, оставив временно за Россиею все завоевания.
Между тем как царь находился с войском, в Москве (в 1651 г.) открылась моровая язва, перешедшая затем и в соседние города. В столице свирепствовала она со страшною силою, так, что к ноябрю месяцу почти не осталось священников [29]. Патриарх с обыкновенною для него твердостью делал распоряжения к облегчению бедствий; особенно заботился он о сохранении оставленной на его попечение царской семьи. Послав наперед приказание в Калязинский монастырь об осторожном приготовлении келий, служб и всего нужного к приезду царицы [30], Никон отправился с семьею царя-друга в Лавру богоносного Сергия, потом странствовал с нею из монастыря в монастырь, вместе с тем лично наблюдал за безопасностью мест. В то же время от имени царицы рассылал по городам грамоты об употреблении строгих мер предосторожности: предписано было ограждать зараженные места крепкими заставами, жечь костры для очищения воздуха. Наконец в конце октября Патриарх в Вязьме передал царю дорогое сердцу семейство его невредимым и тогда же отправился вперед в Москву, чтобы очистить город [31]. Зараза открылась в 1655 году по городам восточного края. Так как суеверие распространяло вредные мысли о происхождении и ходе язвы, то Патриарх разослал от своего имени пространную окружную грамоту к вразумлению суеверов и невежд. В грамоте Патриарх, убеждая переносить несчастие с терпением, укрепляться молитвою и постом, советовал беречься сообщения с зараженными, запрещал верить ложным толкам суеверов, разглашавшим, что никто не должен избегать этой язвы, как посланной гневом Божиим. Пастырь поучал, что каждый отвечает за грехи свои, что по наставлению пророков, Спасителя и апостолов спасаться от смерти не грешно, а, напротив, кто не избегает опасности видимой и подвергается ей без нужды, тот самоубийца. Иные, говорил Патриарх, не слушая добрых советов, сами погибли и других погубили. Они поверили сказкам сновидцев, которые говорили, будто Бог открыл им, когда и как прекратится язва. И что же вышло? Зараза поражала легковерных, а от них переходила на других; христиане умирали без приготовления христианского. "Будем, — заключал пастырь, — Ниневитяне, не содомляне! Оставим злобу, да не погибнем от злобы" [32].
При тех блистательных надеждах, какие возбуждены были победами над Польшею и присоединением Малороссии, естественно было, что Никон (1656 г.) одобрил войну с Швецией за владения православной России в Ливонии. Дела с Швециею, как и с Польшею, шли с успехом, пока Никон пользовался доверенностью царя; между прочим, в Кокенгузене освящена была церковь во имя царевича Димитрия и город назван Дмитриевым.
Плодом трудов Патриарха было и то, что в начале 1656 года молдавский воевода Стефан через послов своих просил царя принять его под покровительство, как принят гетман Малороссии. И Молдавия причислена к владениям царя, хотя и не была удержана [33].
Такова была государственная деятельность Никона на пользу православному отечеству, с искреннею любовью к доброму государю! Посмотрим теперь на пастырские подвиги его в служении Церкви и духовному просвещению.
Вступление на патриарший престол доставило ему средства еще более развить свой преобразовательный дух в служении истине и благу Церкви и отечества. Он установил партесное пение греческое и киевское, применяясь к древним напевам; ввел более разнообразия в иконной живописи; вообще заботился о благолепии церквей московских и о стройности Богослужения, искореняя повсюду, как прежде в Новгороде, обычай читать и петь в несколько голосов. Собственным примером строгой жизни внушал духовенству иметь бдительный надзор над нравственностью мирян; в отношении к нерадивым был взыскателен и строго наказывал за всякое нарушение церковного чина. При самом назначении в духовные должности подвергал ставленников строгому испытанию в знании обязанностей: посвящал в священники и диаконы только людей, имевших достаточные познания, по крайней мере, в чтении и письме, что, конечно, не могло нравиться невежественным ставленникам и вместе с тем настоятельно требовало изыскания мер для просвещения духовенства.
Патриаршая власть при Никоне усилилась до высшей степени. Патриарх был действительным, а не номинальным только "великим государем", окружил себя царской пышностью и величием. Он выстроил себе новый дворец [34], употреблял все средства тогдашнего искусства для украшения соборов и для благолепия Богослужения: лучшие облачения в патриаршей ризнице принадлежат ему; на них употреблены целые пуды жемчуга, золота и камней; около митры первосвятителя видим корону. Никона боялись сами бояре, которых он обличал без всякого стеснения, поступая с ними самовластно [35]. Действия монастырского приказа и самого Уложения были парализованы сильным влиянием Патриарха на царя. Хотя Никон не успел совершенно уничтожить Уложение и заменить его вновь изданною Кормчею книгою, но побудил царя разослать по всем воеводам выписки из градских законов Номоканона в дополнение Уложения, с повелением производить суд по этим выпискам. Вопреки Уложению, которое, безусловно, запретило увеличивать церковные имущества, патриарший дом и построенные Никоном монастыри обогатились новыми вотчинами. Другие монастыри в то же время получили возможность делать новые приобретения. Но в то же время, вследствие той же дружбы царя с Патриархом и всегдашней готовности Никона на пожертвования для блага отечества, никогда еще с церковных земель не было таких больших сборов даточными людьми, лошадьми, военными припасами, как при Никоне. Сам Патриарх выставил в поле до 10000 воинов; столько же выставили монастыри. Патриарх, кроме того, на свои богатые средства увеличивал свои домовые богадельни, раздавал богатую ручную милостыню, делал пожертвования на тюрьмы [36].
В начале и в первой половине XVII века был уже весьма заметен упадок монашества. Хотя в это время возникло более ста новых обителей, но все они были не благоустроены и малолюдны (по 2, по 3 монаха, почти без всяких средств). Может быть, в видах возвышения монашества чрез посредство новых обителей иноческих, образцовых по строгому уставу и изяществу зданий, Никон основал в разное время три знаменитых монастыря.
Первый из них сооружен в 1652 году, в заливе Белого моря, на Кии острове, где Никон, еще отшельником, при переезде с Анзерского скита на материк, спасенный от потопления, водрузил крест. Новая обитель в память этого события наименована Крестным монастырем и была щедро одарена царем и Патриархом [37].
|
|
Иверская икона |
Другой монастырь основан Никоном на озере Валдайском. Живописные виды окрестностей озера и лежащих на нем островов весьма понравились Никону, когда он, бывши еще митрополитом Новгородским, проезжал в 1651 году в Москву. Немедленно по вступлении своем на патриаршеский престол он устроил на одном из островов обитель, отличную от обыкновенных — по образцу Иверского Афонского монастыря. Испросив соизволение царя Алексея Михайловича, он отправил на Афонскую гору несколько живописцев, предписав им снять новую копию с чудотворной иконы Божией Матери, а равно доставить самовернейший план монастыря. Когда сии посланные возвратились, Патриарх отправил на остров Валдайского озера искусных зодчих, которые, избрав место для монастыря, построили на этом месте сперва рыбачьи хижины, а потом и деревянную церковь во имя Божией Матери. В 1654 году Никон отправил митрополита Новгородского Макария в Боровицкий Духов монастырь для перенесения мощей праведного Иакова Боровицкого в новосозидаемую обитель [38], а сам, вложив в серебряный позолоченный ковчег части мощей святителей московских Петра, Ионы и Филиппа, отправился с ними из Москвы и, прибыв в новоустроенный монастырь, переложил мощи святого Иакова Боровицкого в новую серебряную раку и поставил ее, равно как и ковчег с мощами святителей московских, в деревянной церкви. В том же году Патриархом Никоном учреждена в Иверском монастыре архимандрия. При втором посещении Патриарха заложена, а при третьем освящена им вместо бывшей деревянной каменная церковь во имя Пресвятой Богородицы. Тогда же принесена им икона Божией Матери, списанная с Афонской Иверской, или Портаитиссы, украшенная золотом и драгоценными каменьями. Царь Алексей Михайлович, имевший особое благоволение к Никону, много содействовал своими щедрыми пожертвованиями к устроению сего знаменитого монастыря, и 1654 года мая 9-го дня дал новой обители "великую жалованную грамоту" [39], в которой село Валдай переименовано Богородицким, озеро — Святым и самый монастырь назван Иверским-Святоезерским [40].
Третий и важнейший из числа монастырей, основанных Никоном, находится в окрестностях Москвы и известен всему просвещенному миру под именем Нового Иерусалима [41]. При поездках из Москвы в созидаемый им Иверский монастырь Никон заметил местность при реке Истре и вознамерился устроить здесь верное подобие Иерусалимского храма и в нем Гроба Господня. Купив у боярина Романа Боборыкина землю и село Воскресенское, все окружаемое рекою, гористое место выровнял насыпью, с трех сторон выкопал рвы, поверхность холма обнес деревянною оградою с восьмью башнями и внутри на первый случай соорудил во имя Воскресения Господня теплую деревянную церковь с трапезою и прочими службами. Эта церковь в 1657 году была освящена им в присутствии государя, который, рассматривая местоположение, столько пленился им, что сказал Патриарху: "Сам Бог изначала определил место сие для обители; оно прекрасно, как Иерусалим".
Никон, утешенный столь сладким именем, назвал в угодность царю новую свою обитель Новым Иерусалимом, а гору, с которой царь смотрел на окружающую местность, Элеоном; тогда же и другие близлежащие многие места получили наименования, сходные со священными местностями Палестины. Вскоре после того чрез Арсения Суханова Никон получил из Иерусалима чертежи и модель храма Гроба Господня, и в 1658 году заложен тот дивный храм, который ему не суждено было окончить [42].
При всегдашней заботливости о духовном просвещении клира и народа великий первосвятитель не мог оставить без внимания и покровительства Греко-Латинской школы, учрежденной при Патриархе Филарете. В 1648 году любимец царя Алексея, окольничий Федор Михайлович Ртищев [43], устроил близ Москвы Андреевский монастырь, вызвал туда братию из разных киевских и других мало российских обителей и решился завести там ученое братство для перевода разных полезных церковных книг. С этою целью он обратился с просьбою к митрополиту Сильвестру Коссову, который, снисходя к благочестивому его желанию, избрал между прочими Епифания Славеницкого и отправил его в Москву. Обеспеченный содержанием от Ртищева, Славеницкий немедленно приступил к переводу разных священных книг. В этом деле он явился образцом для своих сотрудников, также вызванных из Киева, Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого; занимаясь переводами, он в то же время составлял полный лексикон славяно-греко-латинский и задумывал новый перевод всей Библии с греческого текста на язык славянский. По вступлении Никона на патриарший престол вызван был из Соловецкого монастыря и Арсений Грек [44] и присоединен к ученому братству. Никон желал иметь всех их близ себя и из Андреевского монастыря переместил Славеницкого, Птицкого и Арсения в Чудов монастырь, а Сатановского в Богоявленский и сделал Епифания начальником патриаршего Чудовского училища и главным справщиком печатного двора, не отвлекая его и от прежних занятий [45].
Важнейший подвиг патриаршего служения Никона заключается в исправлении церковных книг. Труды, предпринятые по этой части при Патриархе Филарете и Иосифе, доказали необходимость поверки книг по греческим подлинникам и тщательного исправления вкравшихся погрешностей. Оба первосвятителя находили время и средства собственным надзором следить за печатавшимися церковными книгами, хотя и при этом вновь выходившие книги не могли освободиться от некоторых важных ошибок.
|
|
Икона Божией Матери, |
В ином отношении к этому делу стоял слабый и доверчивый Патриарх Иосиф. Он не мог сам лично заниматься им, а между тем потребность исправления книг или, по крайней мере, строгого и внимательного надзора за ними была уже ясно признана всеми, так что уже нельзя было не удовлетворять ей. Патриарх решился поручить дело надзора за печатанием книг лицам, пользовавшимся особенным его доверием.
По свидетельству сибирского митрополита Игнатия [46], они были: протопоп Аввакум, Иоанн Неронов, суздальский поп Лазарь, поп Никита (прозванный впоследствии Пустосвятом), царский духовник протопоп Стефан Вонифатьев и некоторые другие. Это были, как можно видеть из последствий их жизни, люди с умом хитрым, способные действовать на других, имевшие довольно лицемерия, чтобы возбуждать участие к себе. В предметах веры существовала для них одна только мертвая буква, без отношения к ожитворяющему ее духу. Не имея в сердце способности воспринимать внутренний смысл богослужебного обряда и всей внешней стороны христианского богопочитания, руководимые лицемерною набожностью, они, тем не менее, как и все подобные люди, любили доискиваться особенного значения, в особенности там, где или вовсе не было повода к тому, или было совершенно невозможно по сокровенности самого дела. Неудивительно, что такие люди были приверженцами тех мнений и понятий, чуждых истинно благочестивому чувству, которые вообще принадлежали партии мнимых приверженцев старины. Они вносили свои мнения и в богослужебные книги. Ничто не препятствовало им; они овладели доверенностью Иосифа, пользовались общественным уважением по своему положению; печатный двор был тогда в ведомстве царского дворцового приказа, под управлением единомышленника их князя Львова. Итак, новые справщики церковных книг, отличавшиеся крайним невежеством, не только портили книги, печатая их с неверных, искаженных рукописей, о сличении которых и не думали они, но и вносили в книги свои собственные заблуждения. Учение свое о сложении перстов в крестном знамении они подтверждали мнимым сказанием блаженного Феодорита о перстосложении Мелетиевом, присоединив собственное толкование [47] в так называемой Кирилловой книге (изд. 1644 г.), в предисловии к Следованной Псалтири (изд. 1647 г.), также в Книге о единой вере (изд. 1648 г.) и в малом Катехизисе (изд. 1649 г.). Каждая из этих книг печаталась в числе 1200 экземпляров, все они разносили заблуждения по всем краям Русской земли. При таком своеволии в издании богослужебных книг происходили беспорядки и несогласия в самом совершении Богослужения. Порча церковных книг дошла до высшей степени и была тем прискорбнее и безотраднее, что производилась явно, утверждаясь, по-видимому, на законных основаниях.
Еще в сане архимандрита Новоспасского Никон смотрел со скорбью на невнимание к устроению церковному со стороны дряхлого и немощного Патриарха Иосифа. В 1649 году прибыл в Москву Иерусалимский Патриарх Паисий. Святитель, конечно, скоро заметил несогласие в Богослужении Русской Церкви с Церковью Греческою, и из всех, окружавших его, скорее всего он мог разделить наблюдения и мысли свои с Никоном, который сам так живо сочувствовал этому делу. Неудивительно, что на благоговейного к святыне Никона глубоко подействовали неоднократные беседы греческого святителя о некоторых разностях в совершении обрядов Русской Церкви с Греческою. При беседах с царем Никон не замедлил передать ему замечания Паисия и собственные свои планы. Следствием было отправление на восток Арсения Суханова [48]. К движению благочестивой ревности пришло на помощь новое побуждение. Со святой горы Афонской пришло известие, что там явился некто из сербов, иеромонах Дамаскин, учивший открыто, что каждому христианину нужно креститься двумя, а не тремя перстами. Отцы афонских монастырей по благословению Цареградского Патриарха Парфения, присланному им письменно, составили Собор, призвали на оный к ответу самого Дамаскина и "книгу русскую, (вероятно, нашу следованную псалтирь) [49] у него взяли, а в ней тако написано, якоже той учаще, и тую книгу соборне сожгоша; а тако творящих и учащих анафеме предаша". Собор Святогорский утвердил совершать крестное знамение непременно тремя первыми перстами.
Это событие навлекло явное подозрение на справщиков печатного двора. Они были удалены, и наблюдение над исправлением книг поручено ученым монахам киевским.
Вступив на престол первосвятительский, Патриарх Никон не замедлил обратить внимание на те же беспорядки в московских церквах, какие исправлял он в прежней своей Новгородской епархии. Кроме того, он был поражен здесь иными, еще более важными разногласиями и неправильностями: так, литургию совершали то на семи, то на шести просфорах, употребляя притом просфоры с различными печатями; образ совершения проскомидии во многих церквах был также различен. Вместо того, чтобы для крестного знамения слагать три первых перста и благословлять перстоложением именословным, крестились и благословляли только двумя перстами; неправильно писали святое имя Господа Иисуса; были и другие различия [50]. Никон, строгий во всем, касающемся благочиния церковного, не мог смотреть на все это равнодушно и решился ввести то единство в Богослужении, которым все должно быть запечатлено в Церкви. При стремлении к сей цели он еще сильнее убедился в необходимости исправления богослужебных книг. Он увидел, что беспорядки в совершении Богослужения не были только отступлением от чина церковного, излагающегося в богослужебных книгах, но что они вошли и в самый состав этих книг, наполненных разными неисправностями.
Чтобы очевиднее и тверже удостовериться, в каком состоянии были богослужебные книги, Никон обратил внимание на древнее книгохранилище, давно забытое всеми. В продолжение многих дней он рассматривал книгохранилище [51] с тайною и сильно поражавшею душу его мыслью: "не есть ли что погрешно от православного греческого закона". Страшная мысль эта оправдалась. Прочитав шитый на саккосе Фотия, принесенном из Греции, Символ Веры, Никон увидел несогласие с ним Символа в новопечатных книгах; рассматривал и чин святой литургии и здесь нашел некоторые недостатки и излишества в сравнении с греческим; намеренные и ненамеренные ошибки в переводе, даже немаловажные изменения в мыслях находились и в других книгах. Надобно было положить конец распространению зла. К тому же времени возвратился из путешествия Арсений Суханов. Правда, составленный им отчет о путешествии (Проскинитарий) далеко не отвечал тем целям, каких ожидал от него Никон, ибо Арсений смотрел поверхностно на свое дело и, вовсе не обращая внимания на тогдашнее бедственное состояние христианского Востока, много сообщил известий о Греческой Церкви, представлявших ее не совсем в благоприятном свете; однако ж это не препятствовало ему быть и полезным. Между известиями Арсения находилось и следующее: "Греки троят в церквах аллилуия, а в Царьграде знаменуются греки тремя персты".
Увидев столько разногласия между богослужебными книгами и церковными чинами, Никон советовался с царем об уничтожении и исправлении поврежденного. Царь, конечно, готов был предоставить ему полную свободу поступать в сем случае, как ему угодно. Но не так думал сам Патриарх. С одной стороны, взирая с глубоким уважением на предпринимаемое дело, как на дело самой православной веры, Никон не хотел совершить его единолично, своею собственною властью; а с другой — замечая в одних явное нерасположение и предвидя противоборство с их стороны, а в других — не совсем уверенный, он признал за лучшее просить царя о составлении Собора. Эту мысль Патриарх передал царю, основывая притом предложение свое о Соборе на правилах апостолов и Вселенских Соборов, повелевающих быть по временам Соборам для рассуждения о делах церковных. Царь согласился. Причина такого именно образа действования лежала сколько в опытах предшествовавших исправлений, столько и еще более в положении настоящего образа мыслей и отношений современников. На нем председательствовал сам царь, присутствовали Патриарх Никон и многие из пастырей Русской Церкви [52]. Заседание Собора открыто было речью Патриарха. Раскрыв, что нет ничего богоугоднее, как присно поучаться в Божественных заповедях и на них твердо основываться, показав, как за целым и чистым хранением сих заповедей постоянно и строго блюли Вселенские Соборы и благочестивые цари, Никон продолжал: "Праведно есть и нам всяку церковных ограждений новизну истребляти, видящим новины всегда виновны бывати церковного смятения же и разлучения, но уставом последовати святых отцов", благоговейно принимать все, что приняли и утвердили святые Соборы, бывшие до сего времени. Следовательно, надобно нововведенные чины церковные, несогласные с древними славянскими и греческими книгами, надлежащим образом исправить. Этого требуют самое дело, священный долг, возложенный на каждого пастыря Церкви, и сама совесть каждого истинного христианина. "На ваше рассмотрение, — заключил Патриарх, — предлагаю теперь вопрос: новым ли московским печатным книгам последовати, в них же многая обретошася нами от проведших и преписующих неискусно с древними греческими же и славенскими несходства и несогласия, явнее же реши, прегрешения, или древним греческим и славенским, иже обои един купно чин и устав показуют?" В ответ на эту речь и этот вопрос Патриарха царь и Собор сказали: "Достойно и праведно исправить противу старых харатейных и греческих". Получив такой ответ, Никон здесь же предложил несколько примеров, свидетельствовавших об отступлении настоящих церковных чинов от греческих и несогласии с правилами соборными. Всякий раз, как он представлял какую-либо несообразность или неправильность новых церковных книг, Собор говорил: "И мы такожде утверждаем быти, якожде греческие и наши старые книги и уставы повелевают быти" [53]. Однако же между присутствовавшими на Соборе нашлись люди, которые подавали голос в защиту московских книг. Это были — Павел, епископ Коломенский, протопоп Аввакум, Иоанн Неронов и другие [54].
Чтобы устранить всякие возражения со стороны противников, в совете царя с первосвятителем положено было написать к восточным патриархам о предложенном деле и просить их решения относительно некоторых предметов. Избран был известный по своей жизни с доброй стороны Мануил Грек и отправлен в Константинополь с царскою и патриаршею грамотою. В своей грамоте к Патриарху Вселенскому Никон спрашивал о предметах в то время спорных. Патриарх Паисий собрал греческих пастырей и деянием соборным утвердил решение Московского Собора: следовать православному Писанию восточных учителей в древних греческих и славянских книгах. Вместе с тем написаны были соборные ответы на 25 вопросов, приложенных Никоном. Патриарх Паисий в грамоте к Никону изъявил живейшую радость и глубокое уважение к предприятиям русского первосвятителя. Препроводив толкование на чин Богослужения, иначе Скрижаль, рассмотренную и одобренную, как писал он, на Соборе, Вселенский Патриарх просил Никона ни в чем не разнствовать от уставов Восточной Церкви: "Да будем, — говорил он, — чадами единой и той же матери — Церкви Восточной и да не имеют нечистые еретические уста никакого повода упрекать нас в какой-либо разности". Хотя Никон, прикрывая Церковь свою, как любящий ее пастырь, не писал Паисию о самом важном несогласии нашей Церкви с греческою, о несогласии в Символе Веры, но Паисий, узнав об этой разности, препроводил верный греческий список никео-константинопольского Символа Веры и просил уничтожить разность, столь важную [55]. В заключение просил Паисий Никона быть снисходительным к тем, которые заблуждались не в существенных догматах веры, а только в вещах маловажных.
Послание Цареградского первосвятителя обрадовало царя и Патриарха Русского. Теперь с поразительною ясностью представилась им мысль, ясно высказанная Паисием в его послании, именно мысль о том, чтобы среди зачинавшихся движений не отступить Русской Церкви от матери своей, но остаться верною и пребыть в совершенном единении с нею. Эта мысль окончательно побудила к приобретению древних рукописей греческих. С этою целью отправлен был на восток тот же Арсений Суханов, который был там прежде; ему поручено было не щадить издержек для приобретения древних греческих рукописей. Арсений приобрел на одном Афоне до 500 книг богослужебных и учительных, между которыми одному Евангелию считали тогда 1050 лет, другому 650, одному Служебнику 600 и другому 450 лет и проч. Много рукописей приобретено в разных других местах [56].
Ко времени возвращения Арсения с такими сокровищами прибыли в Москву Патриархи, Антиохийский Макарий и Сербский Гавриил, митрополиты Никейский Григорий и Молдавский Гедеон. Никон воспользовался этим редким случаем для главного дела своего. Он собрал (в 1655 г.) собор русских пастырей и пригласил на оный дальних гостей. Патриархи и митрополиты признали нужду в исправлении книг, так как древние греческие книги, тогда же пересмотренные, оказались несходными с позднейшими славянскими. По прочтении деяний соборов Московского и Константинопольского 1654 года, единогласно всеми принято следовать их решениям. Никон говорил пред собором, что уже много раз укоряли восточные пастыри Церковь Русскую в неисправности книг и обрядов ее, и в примере указал на перстосложение в крестном знамении [57]. Патриарх Макарий объявил, что двуперстное знамение принадлежит армянам и издревле принято "творити знамение честного креста тремя перстами десныя руки". Он произнес отлучение на двуперстников и свой отзыв подписал собственноручно [58]. Такой же голос подали Сербский Патриарх и оба восточных митрополита. Затем Никон предложил на рассмотрение Собора исправленный Служебник и Скрижаль, присланные Патриархом Паисием. То и другое было рассмотрено и одобрено. Дело исправления и печатания исправленных книг потекло быстро и непрерывно [59]. В особенности издание Скрижали было благотворным делом для Русской Церкви, слишком бедной такими источниками духовного просвещения...
Великое дело Никона принималось большинством духовенства и мирян с полною покорностью. Только немногие обнаружили противление пробудившемуся общему сознанию нужды в исправлении книг. Это были те, которые портили книги при патриархе Иосифе и которые теперь, вследствие определения соборного, должны были отвечать за порчу книг [*]. Таков был Аввакум, первым обнаруживший неудовольствие на исправление испорченных им книг. К нему пристали Павел, Коломенский епископ, и костромской протопоп Даниил, делившие с Аввакумом дружбу. Эти трое стали возмущать других против дела, одобренного Соборами. По соборному определению, Аввакум сослан был на берег Байкала[60], помощник его в порче книг князь Львов — в Соловецкий монастырь, Даниил — в Астрахань, а Павел скрылся от обличений Патриарха. Спокойствие восстановилось. Мудрые распоряжения Никона оказывали благотворное действие. Когда выслушаны были отзывы святителей Востока, то и те, которые прежде колебались не по упорству против истины, а по недостатку образованности, оставляли свои предубеждения, как, например, протопоп Иоанн Неронов, в иночестве Григорий [61]. Из отношений Никона к Неронову видим, что великий первосвятитель умел иногда быть снисходительным отцом к немощным, хотя и ревновал о чистоте Церкви.
Удалив сеятелей плевел из двора церковного и в то же время действуя на прочих писаниями отеческими и вразумлениями в предметах православной веры, великий первосвятитель если бы не отвратил совершенно, то по крайней мере весьма ограничил бы влияние приверженцев к старопечатным книгам и указал бы средства к скорому искоренению их духа. Но по неисповедимым судьбам Промысла, часто располагающим события вопреки самой, по-видимому, очевидной верности человеческих соображений, произошло иное. Для блага Церкви потребно было отсечение всех ветвей, внутренне засохших и ставших бесплодными в очах Сердцеведца, дабы беспрепятственно и плодоносно совершалось произрастание и процветание неувядаемого древа, Самим Богом насажденного.
Наказаны были заточением в отдаленные места главнейшие и упорнейшие противники исправления церковных книг. Удаление их послужило к распространению, или, лучше сказать, к обнаружению раболепной привязанности к старым книгам и в других, дышавших одним духом с распространителями суеверия. Изгнанные из Москвы, защитники старопечатных книг разносили грубые понятия и ложные нарекания свои в страны отдаленные — туда, где по судебному приговору надлежало им быть в заточении. Наказание их в связи с делом, которое еще только совершалось и которое не было еще всюду общеизвестно и потому возбуждало любопытство народное, привлекло к ним весьма многих слушателей. Преступники пользовались своим положением. И здесь, как в Москве, они представляли дело по своим грубым понятиям, прибавляя к этому вымыслы и ложь, говорили с жаром, выставляя себя мучениками за истину, за "старую" веру. Посему неудивительно, что "богохульное плодоношение" суеверов [62] распространялось по различным странам, градам и весям царства Русского.
Такое пагубное сеяние плевелов еще более распространилось, когда прекратилась деятельность бодрого стража нивы Господней. Последующая печальная судьба Патриарха Никона сильно способствовала успехам расколоучителей.
[*] Резкая оценка старообрядчества в данном и в других церковноисторических трудах XIX века в значительной степени объясняется не столько существом разногласий, сколько раскольничьей деятельностью старообрядцев, и тем, что они противодействовали целому ряду общегосударственных начинаний. Как явление же русской духовной жизни, раскол был и есть трагедия русского народа. — Прим. ред.
[1] Патриарх Иосиф по старости и слабости не мог поддержать даже своей собственной церковной власти: при нем видим сильное господство патриарших дьяков и московских протопопов, издателей поврежденных богослужебных книг. Полное безучастие старца-Патриарха в составлении Уложения было причиною многих недоразумений впоследствии.
[2] "В житии Федора Ртищева" читаем: "Бе болярин честен, и смотрителен крайний, и царского величества от его младенческа возраста хранитель, муж крепкодушен и строитель дел царских прилежный, Борис званием Морозов. Благоволением же царским бысть силен в слове и деле". Но здесь выставлены одни только похвальные качества Морозова.
[3] Когда царь вступил в брак, по совету Морозова, с дочерью стольника Милославского, Марией Ильиничной, вдовец Морозов женился на сестре царицы — Анне.
[4] При нападении возмутившейся черни на кремлевский дом Морозова, молодая жена его в трепете ожидала неминуемой смерти, но неистовые не осмелились прикоснуться к ней. Они сказали только: "Благодари Бога, что царица — сестра твоя!" Замечательная черта в характере народа, сохранившего, даже в минуту сильного раздражения, свою преданность к царскому дому.
[5] В грамоте на имя игумена Афанасия, старца Феоктиста и келаря Савватия (Акты Археографической Экспедиции IV. 29) добрый царь собственноручно прибавил: "А если убережете ево так как и мне добро ему зделаете и я вас пожялую так, чево от зачяла света такой милости не видали; а грамотку сию покажите ему приятелю моему". В другом послании к тем же властям (Дополнения Исторических Актов, 111, 45): "Как ся грамота придет, и вы известите приятелю моему и вместо отца моево родново боярину Борису Ивановичу Морозову, что время ему, воспитателю моему, ехать в деревню в Тверскую ево, и сю грамоту ему покажите, и верьте ей, а вверху приписал я государь царь своею рукою у сей грамоты; а как приедет ко мне Борис Иванович, и что скажет про вас, по тому и милость моя к вам будет". В том же году Кирилловский монастырь возведен на степень архимандрии; настоятелям дано священнодействовать с рипидами и свещным осенением. Это право и теперь сохранилось.
[6] Хотя смутные обстоятельства первых лет царствования Алексея Михайловича не имеют прямого отношения к истории Русской Церкви, но мы сочли необходимым упомянуть, хотя бы кратко, о бунте черни в Москве для того, чтобы показать разницу этого времени от последующего, бывшего уже под другим влиянием, и чтобы выставить на вид светлую черту народа, всегда благоговевшего перед особою помазанника Божия.
[7] По возвращении Морозов продолжал участвовать в важнейших делах, и Алексей Михайлович до самой кончины его (1662 г.) пользовался советами мужа, умудренного долговременною опытностью (Мейерберг, с. 296). Замечательным памятником огромного богатства этого боярина осталось паникадило чудной работы, пожертвованное им в Успенский собор и, к несчастью, похищенное неприятелем в 1812 году. В нем было более ста пудов чистого серебра, на позолоту употреблено 2000 золотых, столько же заплачено за работу (Берх 11, с. 181).
[8] Преподобный Елезар вместе с Никоном приходил в Москву для сбора подаяния и получил значительную милостыню от царя Михаила и многих бояр.
[9] Никон советовал отдать собранную сумму на сохранение в Соловецкий монастырь, а преподобный Елезар с братиею на это не согласился. Первый заботился о сохранности капитала, который мог подвергнуться ограблению на пустынном острове, а последние имели в виду полную независимость своего скита от Соловецкой обители (Известие о рождении, воспитании и житии святейшего Никона Патриарха, написанное И. Шушериным. Издание Воскресенского монастыря. Москва, 1871, с. 7). Впрочем, эти недоразумения не разрушили союза духовной любви между Никоном и наставником его в иноческой жизни: уже будучи митрополитом Новгородским, Никон писал к Соловецкому архимандриту: "Поберегите Анзерских старцев, строителей и братию", и предписывал исполнить просьбу старца Елезара — отпустить в его скит больничного старца Кирика; в 1655 году Патриарх Никон выпросил у царя прибавку свеч, ладану, вина и муки для скита; установил быт 17 братиям в скиту и послал от себя серебряные оклады на иконы и дары скитникам деньгами и рыбою. Преподобный Елезар преставился после 40-летних подвигов 13 января 1656 года. Память его чтится местно. Мощи его почивают под спудом в каменной часовне, за алтарем Троицкого храма в Анзерском ските.
[10] Кожеезерский монастырь, упраздненный в 1764 году, находился в Каргопольском уезде, на берегу озера Кожи, в 920 верстах от Новгорода и в 120 — от Онеги. (История Российской Иерархии, IV, с. 555).
[11] Смертной казни подвергся один только зачинщик бунта — посадский человек Волк; не более 10 человек сослано было в Сибирь; все остальные помилованы.
[12] Церковная Российская История митрополита Платона, ч. 2, с. 67 и 235.
[13] Мощи первых двух патриархов обретены вполне нетленными (См. Душеполезное Чтение, 1869. Ч. II, с. 212 и 213; ч. III, с. 16). Перенесение мощей Патриарха Иова поручено было митрополиту Ростовскому Варлааму II, который вскоре после того скончался, при встрече мощей святого митрополита Филиппа.
[14] В "Молебном послании ко святым мощам Филиппа митрополита" царь Алексей молит "Христова подражателя, небесного жителя, преизящного и премудрого духовного учителя, пастыря и молитвенника, изгнанного и пострадавшего по ненависти неправедных мужей, разрешити согрешение" прадеда его царя Иоанна и возвратиться "на престол свой в царствующий град Москву" (Собрание государевых грамот и договоров, 111, № 147).
[15] В этих письмах вполне видны любовь и уважение царя к другу его. "О крепкий воине и страдальче Царя Небесного, о возлюбленный мой любимиче и содружебниче, святый владыко!" — так пишет царь к Никону, повторяя не раз подобные названия. Царь говорит с Никоном, как с самым близким человеком, для которого нет тайн у него. (Акты Археографической Экспедиции, 4, № 57).
[16] Царь писал: "Да ведомо мне учинилось от князь Ивановых грамотах Хованского, что будто он пропал, а пропасть свою пишет, что будто ты заставляешь с собою правило ежеден. Да и у нас перешептывали: николи де такого бесчестья не было, что ныне государь выдал нас митрополитом... Да Василий Отяев пишет к друзьям своим: лучше бы де нам на новой земле за Сибирью с князь Иваном Ивановичем Лобановым пропасть, нежели де с новгородским митрополитом: как де так силою заставляет говеть, никого де силою не заставить Богу веровать".
[17] Царь писал еще: "А слово мое ныне во дворце страшно и делается без молчания (немедленно)".
[18] Мощи святого Филиппа были привезены в Москву и поставлены открыто в Успенском соборе 9 июля 1652 года, при чем совершились многие исцеления. Никон прибыл в Москву еще прежде, призванный царем с дороги.
[19] По обычаю положены были три жребия — митрополита Никона и двух иеромонахов. Выпал жребий одного из последних — Антония, иеромонаха Южского Козмодамианского монастыря; но он, по преклонной старости и, вероятно, в угодность воле царской — видеть Патриархом Никона, отказался. Этот Антоний, в миру священник Анания, был наставником Никона в Желтоводской обители и отцом Суздальского митрополита Илариона, который до вступления в монашество был женат на родной сестре Павла, епископа Коломенского.
[20] Монастырский приказ (конечно, по кончине патриарха Филарета) вступался нередко в суд по чисто церковным делам, присвоил себе право назначать в монастырские вотчины священников и причетников, определять и отрешать настоятелей, келарей и других лиц монастырского собора, позволял себе даже перерешать распоряжения епархиальной власти. Со стороны духовенства начались разнообразные попытки уклониться от силы новых узаконений. Архиереи начали выпрашивать у царя грамоты, освобождавшие духовенство их епархий от всякого суда, кроме архиерейского. Монастыри тоже хлопотали о несудимых грамотах. Патриаршая область получила подтверждение своих прежних привилегий и независимость от монастырского приказа еще при составлении уложения, и сам Никон в сане митрополита Новгородского получил царскую несудимую грамоту, по которой все духовные лица Новгородской епархии подчинялись суду одного митрополита как в духовных, так и в гражданских делах.
[21] Уложение весьма чувствительно коснулось самых важных привилегий и всего государственного положения духовного чина. Во-первых, оно решительно подтвердило все прежние постановления касательно церковных вотчин и безусловно запретило всякое увеличение их. Во-вторых, стремясь установить "равный суд и расправу" для всех лиц всяких чинов, составители Уложения необходимо должны были столкнуться с многочисленными привилегиями церковных людей и учреждений, с гражданской неподсудностью духовенства мирскому суду и с удельною областью всего церковного ведомства вообще, по которой оно выделялось среди общего государственного строя.
[22] Еще будучи митрополитом в Новгороде, Никон приступил к полезным преобразованиям. Он старался истребить укоренившийся в церквах обычай читать и петь поспешно и во многие голоса, так что за всенощной кафизмы и каноны, за литургиею эктении и возгласы сливались с пением клира; вводил благолепие в священных одеяниях и утвари, совершал службу с особенным благоговением, часто и умилительно поучал свою паству от Священного Писания.
[23] Посланный от митрополита Иова Луцкий епископ Исаакий говорил царю и Патриарху: "У Малороссиян одна только дума, как бы поступить под государственную руку. Кроме государя Московского, нам некуда деваться" (Бантыш-Каменский. История Малороссии, с. 199).
[24] После несчастной битвы под Берестечком литовский гетман Радзивилл занял Киев; соборную церковь Богородицы каменную на посаде ляхи разграбили всю, образа пожгли, церковь вся выгорела, одни стены остались; в церкви лошадей своих жиды и ляхи ставили. В монастыре Печерском казну также всю взяли; Радзивилл велел взять и паникадило, присланное царем из Москвы; у святой Софии взяли также всю казну, ризы, сосуды, всю утварь, образ святой Софии; все монастыри разорили.
[25] Послы гетмана Бурляй и Мужиловский привезли грамоты к Никону и ближним боярам в начале 1652 года.
[26] Таким образом, единоверие, желание избавить православие от гонений были истинною причиною присоединения Малороссии к Московскому государству. На эту причину постоянно указывается с обеих сторон. В переговорах с московским правительством Хмельницкий писал о необходимости соединения "с единоверцами и однородцами, последним остатком свободного в Греческой Церкви благочестия и древнего апостолического Православия, угнетенного и искаженного во всем мире магометанством и папежством, неверными и недоверками". Московское правительство, со своей стороны, неоднократно повторяло, что государь принял Малую Россию под свою руку "для избавления от ляцкого гонения православных людей, не хотя того слышати, что единоверным православным христианам в разоренье от латинов и от папежник быти" (Симбирский сборник, грам. 12 и 19).
[27] Впрочем, несмотря на эту речь, в Москве были недовольны Сильвестром: во время последних сношений Хмельницкого с царем о подданстве Сильвестр не отозвался ни разу; в Москве показалось это очень странным: ведь дело шло об избавлении православных от гонения нечестивых латин. Малая Россия соединяется с Великою во имя Восточного Православия, а митрополит молчит; помнили поведение Иова Борецкого и тем более изумлялись поведению Сильвестра Коссова. Но между положением Иова и Сильвестра была большая разница: Иов держал митрополию во время сильного разгара борьбы между Православием и униею, когда новопоставленные архиереи православные подвергались тяжелым нареканиям и преследованиям. Сильвестр правил Церковью совершенно в иное время, когда благодаря Хмельницкому религиозные преследования затихли. Прекращение гонений давало простор другим интересам: Сильвестр был шляхтич и потому не мог не сочувствовать шляхетскому государству, а главное — при польском владычестве он был независим, ибо зависимость от отдаленного Патриарха Византийского была только на словах, тогда как при подданстве Малороссии московскому государю митрополит не мог избежать зависимости от Московского Патриарха — зависимости действительной и нелегкой.
[28] Акты Археографической Экспедиции 4. № 71 — грамота Патриарха о высылке подвод из Вологды на государеву службу: "Указал государь царь... И мы великий государь... По нашему указу довелось с вологодских монастырей взять". Такого же содержания грамота в Галич — 4. № 86. Дополнения Исторических Актов; 3. № 120 и 121.
[29] В Иверском списке "известия" Шушерина: "В царствующем граде мало не вси изомроша, и за великое удивление, аще в которой улице человека 4 или 5 осталося".
[30] "А готовить запасы велеть в монастырских вотчинах в добрых местах, где морового поветрия в людях не именовалось" (Акты Археографической Экспедиции 4. № 73 — грамота Патриарха в Калязин).
[31] Думают, что в это время царь пожаловал Никону титул "великого государя", но это мнение ошибочно. Еще в октябре 1653 года в соборном деянии о присоединении Малороссии Никон называется великим государем (Собрание грамот 3, 481. То же видим и в других актах того же и следующего 1654 года). Как из всех прежних Патриархов именовался великим государем один родитель царский Патриарх Филарет, то по отношению к Никону это имя выражало только сыновнее уважение царя к Патриарху. Никон со своей стороны весьма не желал такой почести и просил царя освободить от нее. В письмах к царю он называл себя то грешным и смиренным Никоном, то смиренным Никоном-Патриархом. Но в публичных актах титул, по настоянию царя, остался за Никоном.
[32] Грамота помещена в древней Вивлиофике, VI, с. 162.
[33] О грамотах Никона в Молдавию. Исторические Акты V, с. 477.
[34] Архидиакон Павел Алеппский, сопровождавший Патриарха Антиохийского Макария при первом приезде его в Москву, видел великое множество патриарших чиновников, 7 палат с 7 судьями и множеством дьяков, и при каждой палате тюрьмы с цепями и колодками, которыми обременяли виновных священнослужителей.
[35] Так, преследуя чужеземные обычаи, он истребил у бояр образа италианской живописи; у родственника царского, боярина Романова, изрезал на куски ливрею, сделанную для прислуги по западному покрою.
[36] Для пропитания бедных Никон устроил в Москве несколько богаделен. Судя по расходным книгам патриаршего приказа, никто из патриархов столько не расходовал милостыни нищим и не делал пособий нуждающимся, сколько Никон. При каждом выходе своем на служение он жаловал их из своих рук деньгами, не забывая и тюремных сидельцев в черной палате, в тюрьмах на Варнавском крестце, в разбойном и других приказах. В праздники, при посещении темниц, сам наделял колодников милостыней и пастырским утешением. Однажды ему случилось ехать в Новоспасский монастырь на поминовение царских родителей; на дворе попались ему салазки с горячими сайками; он остановился купить их и раздать убогим. Нищелюбие его простиралось до того, что он допускал убогих и неимущих в свою столовую палату за праздничные трапезы, радушно разделяя пищу с меньшею братиею Христовой (Патриаршего Приказа расходная книга 1763 и 64 г., № 58).
[37] Местность 2-классного Крестного монастыря — в 8 верстах от материка, в 15 верстах от города Онеги и в 233 верстах от Архангельска. Крестовоздвиженская соборная церковь этой обители построена и освящена Патриархом Никоном в 1661 году. Здесь сохраняется в виде местной иконы крест, устроенный тщанием и усердием храмоздателя в Палестине из кипарисного дерева, в вышину и в ширину во всем подобно кресту Христову. В кресте, в серебряных позлащенных ковчегах, помещены мощи разных святых, числом до 300 частиц.
[38] Кто был праведный Иаков? Точных сведений не отыскано. По местному преданию, он был простой и набожный судовщик, принял на себя юродство Христа ради и убит громом. Тело его принесено было в 1540 году на льдине по весеннему разливу реки Мсты к порогу Боровицкому; местные жители положили его на берегу на обрубе; тело сохранилось нетленным и прославлено чудесами. В 1545 году мощи блаженного Иакова по освидетельствовании перенесены были с благословения Макария, митрополита Всероссийского, в каменный храм Боровицкого Духова монастыря.
[39] Этою грамотою приписаны к обители три монастыря: Покровский Короцкий, Рождественский Лисий — Деревеницкий и Духов Боровицкий, с принадлежащими им селами, деревнями и пустошами; также два подворья в Новгороде и подворье в Москве; шесть сольных варниц в Старой Руссе, 10 погостов; село Валдай и еще 11 сел и много "рядков и деревень с пустошьми и селищи и займищи".
[40] Сказание о чудотворной Иверской иконе Божией Матери, гр. М. Толстого, с. 91—96.
[41] Ставропигиальный Воскресенский 1-классный монастырь, именуемый Новым Иерусалимом, находится в 53 верстах от Москвы и в 21 версте от Звенигорода.
[42] Эта церковь имеет вид креста, средину которого осеняет купол; внутренняя длина храма простирается на 30 сажень, ширина 19, вышина внутри от помоста до креста 30 сажень с аршином; алтарь весьма пространный; горное место полукруглое о девяти ступенях и от заалтарного здания отделено особенною каменною стеною, на которой поставлено шесть столпов на равном расстоянии один от другого, так что чрез промежутки между ними все застроенное здание, состоящее из 29 храмов, в самом поразительном виде представляется взору. Посреди самой церкви воздвигнут над гробом Спасителя великолепный шатер вышиною в 33 сажени, освященный 75 окнами, с тремя рядами хоров, украшенными 60 картинами, изображающими пророчества о Иисусе Христе и Его страданиях. Этот купол по огромности и красоте представляет одно из великолепнейших в мире зданий. Храмоздатель не успел достроить церкви: она довершена иждивением царя Феодора и освящена Патриархом Иоакимом в 1685 году. Обновление всего здания и сооружение нового купола последовали в 1749—1756 годах под наблюдением архимандрита (а потом епископа) Амвросия Зертис-Каменского.
[43] текст примечания в книге отсутствует
[44] Арсений Грек, учитель школы при патриаршем дворе, подвергся гонению за ревностное обличение невежд, печатавших книги, и заключен, по воле Патриарха Иосифа, в Соловецком монастыре в тюрьму. Местное предание уверяет, что он из-за тюремной решетки взывал к Никону (тогда еще митрополиту, присланному за мощами святого Филиппа): "Как будешь во времени, то и Арсюшку вспомяни!" Мольба была услышана.
[45] Епифаний Славеницкий, "муж, по свидетельству современного сказания, многоученый, аще кто ин таков во времени сем, не токмо грамматики и риторики, но и философии и самой феологии известный бысть испытатель и искуснейший рассудитель и опасный претолковник еллинского, славянского и польского диалектов" (Славянская История митрополита Евгения, ч. 1, с. 178), сделал в Москве много переводов из творений отцов Церкви: Златоуста, Василия Великого, Григория Назианзена, Афанасия и Дамаскина. Кроме того, им переведены: 1) Матфея Властаря сокращение по алфавиту правил святых соборов и отец; 2) Правила святой апостол и климентовых апостольских завещаний, Соборов Вселенских и поместных и правил святых отцов, приемлемых Восточною Церковью, с Фотиевым Номоканоном и толкованием Валсамона: это полнейшая славянская Кормчая книга; 3) Константина Арменопула сокращение божественных и священных правил и градских законов. Эту книгу Славеницкий переводил в другой раз по повелению Патриарха Никона, так как первый перевод его погиб во время свирепствовавшей в Москве моровой язвы. Несобственных сочинений Славеницкого, кроме упомянутого Греко-Славено-Латинского лексикона, известен филологический лексикон, или свод разных мест из святых отцов греческих, объясняющий и определяющий смысл слов и выражений Священного Писания. Епифаний преставился в 1676 году и погребен в Московском Чудовом монастыре.
[46] В послании против сибирских еретиков (Славянская История митрополита Евгения 1. 315).
[47] Вот как изложено ими учение о сложении перстов для крестного знамения: "Вопрос: Каким образом знамение святого креста имамы на себя полагати? Отв. Совокупити три персты правые руки, сиречь великого и малого и третьего, что подле малого, в них же исповедуем таинство божественных трех Ипостасей, Отца и Сына и Святого Духа, в трех лицах. Два же перста протянута великий и средний" (Малый катехизис Московского издания, 1649). А между тем почти в то же время и в той же книге киевского издания (1645 года) сказано: "Рукою правою три первые пальца сложивши, знак креста начинай ими на челе" и проч.
[48] Проскинитарий Арсения: "Лета 7157 (1649) мая в девятый день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Руси указу, и по благословению господина святителя Иосифа... велено было ехати в Иерусалим".
[49] Сами раскольники ссылаются на этот факт, конечно, приспособляя его к своим целям: "Какая правда во Афонской горе: греки сожгли своих святейших патриархов многосложный свиток, книгу, что писали к Феофилу царю еретику... и нашу Русскую Псалтырь" (Рукописное рассуждение об исправлении церковных книг в России, М. Середонина).
[50] Соборный свиток, напечатанный при Служебнике, издано в 1667 г.
[51] "Беззаконный бо той, пишут раскольники о Никоне, еретические Гришкины книги восприят сокровенные под казенною благовещенскою палатою" (Рукопись Щит Веры, л. 67).
[52] На соборе были: Макарий, митрополит Новгородский, Корнилий, митрополит Казанский, Иона, митрополит Ростовский, Сильвестр, митрополит Крутицкий, Михаил, митрополит Сербский, Маркелл, архиепископ Вологодский, Софроний, архиепископ Суздальский, Михаил, архиепископ Рязанский, Макарий, архиепископ Псковский, Павел, епископ Коломенский, 11 архимандритов и игуменов и 13 протопопов (Скрижаль, 1656, с. 47—50). В основание приняты 37-е правило апостольское, 8-е правило шестого и 6-е правило седьмого Вселенских Соборов.
[53] Еще до созвания Собора повелено было собрать в Москву все древние славянские рукописные книги, переведенные с греческого за 500 лет и ранее, из тех мест, где были знаменитые своею древностью книгохранилища. Так доставлены были все харатейные рукописи и древние книги из Великого Новгорода, Троицко-Сергиевой Лавры, Юрьева монастыря, Иосифова Волоцкого монастыря и прочих мест. Книги собраны были из 39 русских монастырей. Всем им сделан каталог, хранящийся в синодальной библиотеке под № 205 на 89 листах. В начале означено время и повод к собранию книг: "7161 (1653 г.) генваря в 11-й день по указу великого Господина святейшего Никона, Патриарха Московского, выписано степенных монастырей из отписных книг печатного дела исправления ради". (Подробная опись сих книг напечатана в Чтениях Московского Общества Истории за 1848 г. № 6).
[54] Денисов, защищая раскол пишет: "Никтоже оная новшества возражающь, кроме Павла, доблего епископа Коломенского, и великоревностного протопопа Аввакума, в самопервособория время сия возразивших и прочих малых" (История Русской Церкви с. 179). О Павле и Неронове упоминается в послании Паисия к Никону в ответ на вопросы 8 и 9, Скрижаль, 1656 с. 712).
[55] Патриарх Паисий писал: "Обаче, преблаженнейший брате, со прошением зде речеся слово, яко бывают в церковных чинех некая, яже зрясте не стояти добре, яже не имуть подобия чином Великие церкве, и удивляюся, како не воспросишася и сия? — И первое яко во святом Символе Святых Отцов Никейского Собора имате приложения и некая словеса, яже мы не имамы; посем и ина некая несогласия в церковных вещах" (Скрижаль, 1656, с. 761).
[56] Из Афонских монастырей Арсений вывез 498 книг, из "иных старожитных мест" Востока около 200 книг (Указатель патриаршей библиотеки, составлен архимандритом Саввою (ныне епископом Полоцким). Изд. 2-е, 1858, с. 7 и 8).
[57] "Зазираху мне, — говорил Никон, — приходящий к нам в царствующий град Москву потреб своих ради святой Восточной Церкви Вселенские патриархи Константина града — Афанасий, Паисий — святого града Иерусалима и святого града Назарета — митрополит Гавриил — и прочий поношаху ми в неисправлении Божественного Писания и прочих церковных винах, от них же единая сия, яко тремя персты, последними двумя малыми с великим пальцем соединя, да двемя прочими великосредними, изображающе творим на лице нашем знамение креста" (Скрижаль, л. 750). Святейший Афанасий весьма милостиво был принимаем в Москве в 1652—1653 годах и на обратном пути скончался в Лубнах, где теперь открыто почивают мощи его, прославленные нетлением и чудесами. В одно время с ним был в Москве Архидский и Болгарский архиепископ Дионисий. Иерусалимский патриарх Паисий посетил Москву, как уже сказано, в 1649 году; Гавриил, митрополит Назаретский, был в Москве в 1651 году.
[58] Вот отзыв Патриарха Макария: "Предание прияхом с начала веры от святых апостолов и святых отец и святых седми Соборов творити знамение честного креста тремя первыми персты десныя руки, и кто от православных христиан не творит крест тако... есть еретик и подражатель арменов" (Скрижаль, л. несчетный).
[59] До 1658 года под рассмотрением Никона исправлены и изданы были "Постная Триодь" и "Скрижаль" (1655 г.), "Соборник" молитв и "Часослов" (1566 г.), "Ирмолог", переведенный снова (1657 г.), 'Требник" и следованная Псалтирь (1658 г.).
[60] Аввакум говорит в одном из своих посланий: "А меня в Дарбурскую (Даурскую) землю сослал от Москвы, чаю, тысячей будет с двадцать за Сибирь".
[61] Неронов писал к царю (в 1653 и 1654 годах) два письма против Никона; царь чрез духовника Вонифатьева велел ему молчать. Он обратился с письмом к царице: "Ревнители благочестия, их же реку отца епископа Павла и братию Даниила, протопопа Костромского, и Аввакума, протопопа Юрьевского — изгнали ради проповеди закона и ради учения и за еже понуждати им человек", — т. е. за открытое возмущение против Собора. Царица чрез того же Вонифатьева отвечала Неронову, что она удивляется его упорству. И, несмотря на все эти дерзости, Никон, когда Неронов объявил ему, что не желает быть под осуждением патриархов, принял его с любовью и сам смиренно просил прощения в строгости, за которую укорял его Неронов. "По грехам моим нетерпелив я; прости. Господа ради", — сказал Никон. Возвращая Неронова Церкви, Никон плакал. Так свидетельствует один из ревнителей мнимой старины. И он же говорит: "Вопроси некогда старец Григорий Неронов Патриарха: иностранные власти наших служебных (книг) не хулят? И Патриарх рече: по коим хощешь, по тем и служишь" (Записка неизвестного приложенная к письмам Неронова).
[62] Как выразился царь Алексей в своей речи на Соборе 1666 года.